Конокрад

Говорят, что какая страна — такое и детство…
Моя Родина — Россия, Советский Союз — запомнилась мне в первые годы жизни разрушенной войной, измотанной, нищей и голодной. Родители трудились в две смены, а детвора оставалась безнадзорной. Босые и худые бродили мы по городу, ели траву и все то, что не было горьким. Разрушенные бомбежками дома для нас, малышей, стали убежищем. А сенной базар, так в то время назывался рынок Армавира, расположенный в районе Ефремовского моста, кормушкой.
Здесь все было заполонено бричками, телегами со всякой живностью и снедью. Коровы, овцы, поросята, лошади, гуси, арбузы, яблоки, картошка, куры. Все вместе это хрюкало, пищало и очень вкусно для нас пахло. Базар был шумным местом, где каждый хозяин кричал, громче соседа расхваливая свой товар. В этой суе­те нам было легко найти у торгующих зевак то, что плохо лежит, передвинуть, аккуратно взять… А в конце дня на берегу Кубани мы разводили костер. То, что смогли добыть, ели, хвастались друг перед другом своей ловкостью и хитростью. У нас был такой закон: ворованное отдавать меньшим — малышам-неудачникам. Они еще плохо воровали. А вот припрятывать и нести домой было нельзя. Там, если узнают, отлупят веревкой. Такое вот орудие воспитания было в каждом доме. Били нас, может, и не сильно, но кричали мы во весь голос: «Ой, мамочка! Ой, родненькая! Я больше не буду!». Последнее было неправдой. Утром вставали, и сразу бежали на базар — шухарить. Других дел и не было.
Когда солнышко греет — нам хорошо, сидим и по сторонам посматриваем. В один из погожих дней замечаю, что среди этой базарной живности около брички что-то долго нет мужика. А лошадь стоит. «Отвяжу ее. Вот будет шум на весь базар!» — приходит в голову идея. Так и сделал, оглянулся, а она за мной идет. Дошли так аж до водокачки, тут меня спрашивает незнакомый человек: «Продаешь?». И показывает деньги. Я их схватил и убежал, спрятался там, где сейчас гостиница «Северная». А вечером мы всей гурьбой ввалились в столовую. Заказали кофе, тогда это была небывалая рос­кошь, и много пирожков. Все деньги в итоге отдали женщине, которая нам еду подносила.
Через день-два после сытного ужина кушать захотелось еще больше. Вспомнили, что на Урупе ранее мы видели лошадей. Решили попробовать опять продать животину. Нашли нужное место, стали подходить к табуну, а кони от нас убегают. Тогда я сказал, что один попробую поймать лошадь, они, мол, меня любят.
Подошел. Одна из них, худая, наверное, старая, стоит и не уходит. Хотел веревку привязать за шею, да беда — не достаю. Помог Васька, он был самым старшим из всех нас, ему уже на тот момент десять лет исполнилось. Так мы и увели животное. Спрятали его в развалинах, кормили травой и не знали, что нам с ней дальше делать. Один мужчина ее увидел и догадался в чем дело. Посоветовал нам искупать лошадь, чтобы та из серой превратилась в буланую. Так и поступили: притащили две бочки, налили в них воду и мыли кобылу, пока та не потемнела. На следующий день я с Васькой поехал ее продавать. Мы с другом решили уйти подальше — вверх по Кубани, да по лесу пробираться, чтобы никто не видел. Ехали целый день и ночь, лошадку пасли, чтобы не была тощей. И сами на подножный корм перешли.
— Вась, ты эту траву знаешь? — задаю другу воп­рос.
— Ешь листья деревьев, тогда не отравишься, — советует он мне.
Приехали в какой-то населенный пункт. Наверное, в Великокняжеское. Там был маленький базарчик. Никто животное у нас не спешил покупать. Если бы предложили хотя бы кусочек хлеба, то мы, не глядя, согласились на такой обмен. Тут подходит мужик, под пиджаком держит короткое ружье, показывает нам его.
— Меняем?
— А поесть чего дашь? — говорим мы ему.
Он ушел и вскоре принес два кукурузных оладушка и ружье, замотанное в тряпку.
— Вот патроны. Вот так нужно его заряжать. Курок нажмете, и оно выстрелит, —
объяснил напоследок нам.
Вышли мы за поселок, едет машина грузовая. Они тогда редко ходили. Васька успел в нее залезть, а я остался на дороге. Тут техника остановилась.
— Залазь и ты, малец, — предложил водитель.
Едем, радуемся. Сытые, да еще и с ружьем. Добирались долго. Смотрим, а вокруг места незнакомые. Постучали водителю.
— Дяденька, куда едем? Нам в Армавир надо.
— Эх, это в обратную сторону, очень далеко. Около ста сорока километров, — говорит он нам.
Пришлось слезать и идти назад. Все дороги тогда были проселочными. Пыль на них — мягкая, теплая, по щиколотку. Хорошо. Песни горланим. Побежали…
— Вперед! За Родину, за Сталина! Ура-а-а! — тол­каемся, смеемся, радуемся.
Солнышко спряталось, стало темно и страшновато.
— Вась, а ты «Отче наш» знаешь? Меня мамка научила, — говорю шепотом. —
Если на нас нападут ведьмы, надо молитву рассказывать.
— А у нас вот, — и Вася снял тряпку с обреза.
Шли неспеша, прислушиваясь. Увидели, что недалеко от дороги огонек маячит. Подошли ближе. Видим людей вокруг костра. А рядом лошади фыркают. «Вот ворюги, сколько животных увели», —
подумал я.
— Возьми ружье, иди коня лови. На нем мы быст­рее домой доедем, — говорит мне друг.
Я подошел, приласкал, дотянулся до гривы, чтобы увести, а лошадь резко развернулась и задними ногами сильно ударила мне в живот. Перед тем как упасть без сознания, успел заметить огонек из ружья…
Проснулся. Два пожилых мужчины сидят около меня, что говорят — не понимаю, не по-русски. Потом спросили: «Отошел? Может, и будешь жить, конокрад. Лошадь-то ты пристрелил». Оказалось, что Ваську поймали, и он все рассказал. Его отправили домой. Моя мама, как узнала о происшедшем, сильно заболела, поэтому за мной приехала тетя Фио­на.
— Нельзя малыша шевелить, у него внутренние повреждения сильные, —
объяснили ей. — Он умереть от этого может. А уж если выживет, то вылечим его и привезем сами.
Так и остался я на время в ауле. Помню, что возле меня все время были люди — мужчины и женщины. Еды много было. Но ее сразу не давали, только водичкой поили и настоем трав. Местные мальчишки дотрагивались до меня и говорили: «Ты наш конокрад». Много времени прошло. Когда я начал вставать, все радовались, а тетушка Аминет поддерживала меня, целовала и плакала от радости: «Молодец, малышок! Будешь еще танцевать лезгинку. Хасамбий, Рамазан, Мухарби, Ибрагим, танцуйте и пойте! Пусть учится!». Помогали выйти на улицу. Помню, что на снегу всегда играли ребята, присмат­ривали, чтобы я не упал. Сейчас, благодаря моему детству, я понимаю, что наш народ — единая семья. И неважно, знаешь ты «Отче наш» или учишь Коран. Наша страна — общий для всех дом.
Когда я выздоровел, меня тепло одели в красивые вещи, сказали, что люди из аула завтра едут в Унароково (село в Мос­товском районе), они и меня отвезут домой. Все ребята потом вышли провожать меня: «До свидания, Конокрад (это прозвище стало здесь моим вторым именем). До свидания!». А я повторял: «Спасибо, добрые люди! Спасибо, братья! Спасибо тебе, моя вторая мама! Спасибо!».
Время идет быст­ро. Прошло мое детство. Ребята окончили школу. В стране жизнь стала налаживаться и уже не шла ни в какое сравнение с послевоенными годами. Мои друзья поступили в учебные заведения, стали получать профессии. Кто-то пошел в педагогический, кто-то уехал. Я окончил летное училище. А Васька получил на Ставрополье Героя социалистического труда. Сейчас мне семьдесят семь лет, из нашей компании в живых остался я один. А не перемерзали бы ребята в далеком детст­ве, ели бы хлеба вволю, может, и жили бы сейчас, приносили стране пользу, укрепляя благосос­тояние Родины.
Н.Ф.КУЛИШОВ,
житель поселка Дивного.
От редакции: Дети вой­ны — это поколение граждан, чье детство пришлось на тяжелые годы Великой Отечественной, когда наша страна ценой огромных жертв и лишений дала победоносный отпор фашистским захватчикам. В тот период огненная линия боев пролегала не только через города, села, леса, горы и реки нашей Родины, но и через сердце каждого советского человека. Война навсегда оставила свои жестокие рубцы на их судьбах. В этой рубрике мы будем публиковать воспоминания тех, кто в 1941-1945 годах был ребенком. Читатели могут присылать свои рассказы в редакцию «Рассвета» по почте или на электронный адрес.