С Валентиной Сергеевной Беляевой, жительницей села Коноково, мы встретились накануне ее дня рождения. Круглую дату 90 лет — она встречает 6 ноября. Долог был жизненный путь. Пережито на нем немало. И не все воспоминания, которыми щедро делилась с нами героиня дня, были радостными. Как правило, люди начинают рассказ о себе с того момента, который наиболее врезался в память и душу. Для Валентины Сергеевны такой жизненной вехой стала Великая Отечественная.
— Вы не представляете, что такое война!.. — так начала она рассказ, горестно качая головой. — И не нужно вам это даже представлять. Того, что нам пережить пришлось, никогда никому не пожелаешь. Я сама из Ленинграда, не понаслышке знаю, что такое блокада. Жили мы в Колтушах (это там, где расположен институт физиологии, которым Павлов руководил). Великий ученый и жил там же, где работал. Хорошо помню, как каждое воскресенье мама водила нас с младшей сестрой в церковь, и он туда тоже приходил. В этом институте и мама работала, а папа был пожарным.
а на юге цвели сады…
Трудно сказать, как сложилась бы судьба многих советских семей, самого нашего государства, если бы не война. С ее началом все забыли о радости, жить приучились по лозунгу «Все для фронта, все для победы!». Война, словно губка, впитала в себя за доли секунды все хорошее…
— А в сентябре к нам пришла блокада, — продолжала Валентина Сергеевна. —
В магазинах к тому времени не было уже ничего. Мы получали 125 граммов хлеба, а мама, как работающая, — 250, и все. Как-то очень быстро подошла и линия фронта: бои, бомбежки… Ленинград расположен на ровном месте. Бомбили его с завидной регулярностью, а нам хорошо было видно, как город горит: зарево от пожаров поднималось высоко в небо.
Нас с сестрой родители никуда не выпускали, но самое интересное, что место, где располагался институт, немцы и не бомбили — утюжили окрестности. Поэтому все продолжали ходить на работу. Хотя и стали люди тощими (худыми назвать язык не поворачивается). Стали умирать. По лестнице спускаешься — лежат. В квартиру к соседям зайдешь лежат. За трупами приезжали мужчины из специальной похоронной команды, в специальных фартуках. Страшно это все было видеть. Ближе к зиме люди стали выходить из дома со стеклянными глазами. Если кто-то падал на улице, другие его обходили — настолько все обессиленные были, что поднимать уже было невозможно: кто наклонялся, тот падал сам рядом. А остальные шли…
Так семья жила несколько месяцев. А восьмого февраля 1942 года к ним домой зашел мужчина, спросил у мамы, все ли домочадцы в сборе. И, получив подтверждение, отдал команду собираться, одеваться и выходить на улицу.
— Пришла наша очередь уезжать в эвакуацию, — голос Валентины Сергеевны —
ровный. Такое впечатление, что она не о себе рассказывает, а книгу вслух читает о чужих людях. — Мама собрала большую сумку. Нам, ослабевшим на крохотном пайке, и не поднять ее было. А на улице всех ждала полуторка. В ее кузове на досках, приспособленных для сидения, мы и расположились. Заехали еще по нескольким адресам, и машина двинулась к Ладоге. На руках у мамы было эвакуационное удостоверение —
такая длинная бумажка, которую велели беречь.
К озеру подъехали, повалил такой густой снег, что вокруг вообще ничего нельзя было рассмотреть. Он нам и помог перебраться на другой берег без немецких бомбежек. А дальше ехали поездом. Помню первое впечатление от станции Жихарево: рельсы вздыблены от частых бомбежек, но поезда все равно ходят. В один из них и нас посадили. Именно посадили: вот он, состав, перед нами, а в вагон влезть никто не может — сил нет. На нары забились холодно, кушать хочется. Примерно через час загудел паровоз… Эшелоны бомбили круглосуточно, но наш прошел без приключений.
Умирать ленинградцы продолжали и в поезде. В памяти Валентины Сергеевны так и остались моменты остановок в пути: как стал состав, так из него первым делом мертвых выносят («Если погрузили 3 000 человек, то на Кубань доехали человек 300»).
— Люди были какие-то невменяемые, махнувшие рукой на стыд, мало реагирующие на окружающее. На Кубань приехали уже весной, когда сады цвели. На станции Кореновская к поезду пригнали арбы с соломой, быками запряженные, на которых нас и повезли к жилью. Девчушка местная, что у нас «рулевым» была, такая веселая оказалась: рассказывала что-то без конца, смеялась, как звонок, а нам и не до смеха. Привезли так в станицу Дядьковскую, показали пустую хату, соломой застеленную: мы на ту солому и попадали.
А потом постепенно начали оживать. Мужчина принес нам муку и подсолнечное масло. «Сейчас будем печь блины!» — радостно сказала мама, замешивая тесто в простой холодной воде. И до чего же те блины вкусными нам показались! У них был непередаваемый вкус жизни. Мы стали поправляться. Сила появилась.
«Одна женщина посоветовала…»
Да и юность брала свое. Приходили посмотреть на «городских» местные хлопчики. Приносили в рубахах сорванную с веток первую черешню. Потом незаметно и лето к концу подошло. Фашисты приблизились к границам Краснодарского края. И вновь засобирались в дорогу ленинградцы, только теперь уже, поддавшись на уговоры вербовщика, ехали они в город Ступино, что под Москвой.
— Расселили нас в бараке, — продолжила рассказ Валентина Сергеевна. — Работу предоставили на номерном военном заводе, выдали жетоны, по которым мы в «свой» цех проходили — дальше никуда не попасть без спецдопуска. Получали уже рабочий паек, а мама устроилась в военную столовую, мыла котлы, приносила домой остатки пригоревшей в них еды (по карточкам не сильно наешься!). Помню, все время боялась во времени запутаться: опоздал на работу шесть месяцев тюрьмы; у Сталина дисциплина была страшная, думаю, что только благодаря ей и войну выиграли.
На железнодорожную станцию, расположенную неподалеку, с фронта привозили эшелонами битые самолеты — наши и немецкие. Их сгружали, оттаскивали в лес, и там разбирали: спецбригада снимала военное оснащение, а такие работники, как Валентина, собирали оставшиеся проводки.
— Меня тогда поразила одна деталь, — Валентина Сергеевна разводит руками, — наши самолеты были из фанеры, а немецкие — из дюралюминия, на их широких крыльях крепились специальные резиновые коврики, чтобы летчикам забираться и слезать не скользко было.
Война плавно приближалась к концу. И остальное время в рассказе Валентины Сергеевны можно определить, как «одна женщина посоветовала». Так случился их переезд в Казахстан: «Там глубокий тыл, там колхозы работают, там муку дают…». И они поехали. Станция Защита. В 100 километрах —
Лениногорск. Красивые горы, где на руднике добывали золото. Работу нашли быстро, Валентину приняли в ВОХР, как охраннику выдали винтовку, магазин и четыре патрона.
— Время было такое, что в охрану набирали одних девчат. А какие из нас охранники? Но учили всему: даже из пулемета стрелять. От ВОХРа дали нам квартиру, огород, на котором росла картошка (правда, такая уж водянистая!), но как же мы этому всему радовались. Даже деньги появились. Хлеба, правда, было маловато, но мирились как-то с этим.
Хлеб, думается, ленинградцам снился ночами: душистый, мягкий, в избытке. Может быть, в погоне за этими видениями по очередному совету опять они собрались в дорогу — по Иртышу доплыли чуть ли не к китайской границе, на подводах доехали до одного из местных колхозов.
— Милостивый Господь! — охнули, когда огляделись по сторонам. — Да как же тут люди живут?
О той сытой жизни, которой грезили ночами, пришлось забыть и не вспоминать. Вместо хлеба —
жареная пшеница, толкан — если молоком соседи угостят, местные пекли лепешки. Топливо — кизяк. Улица — одна. «Туда попадать — только ссылка!» — категорично подвела черту живописаниям Валентина Сергеевна.
Зимой и весной латали они полотна для комбайнов, протирали клапана. А летом ее поставили на этот самый комбайн, который тащил трактор, штурвальной. Дневная жара да пыль, ночные холода, нерегулярная и не очень сытная кормежка…
— В колхозе ничего не было — все сдавалось государству, — машет рукой наша собеседница. — Даже не знаю, как все это вытерпели! А потом меня посадили на трактор пахать. Тут-то я клапана и поплавила. А чему и как учили?! Из трех мужиков, обретавшихся в колхозе, один был механиком. Вот он проехал со мной круг-полтора и скомандовал: «Давай, девка, паши!». Получив выволочку за брак в работе, я за 40 километров повезла на бидарке (один из видов повозки — прим. автора) «подливать» те подшипники… А что делать? Работать было некому…. Так вот курорта, где тепло, где вдоволь муки и хлеба, у нас и не получилось. Отпускали нас из колхоза тяжко: еле выплакали ту справку для переезда у председателя. И опять новая пристань. Опять пошла мама за советом…
И снова — Кубань родимая!
Полтора часа, что мы беседовали с В.С.Беляевой, пролетели, словно один миг —
настолько ярким и захватывающим был ее рассказ, что бег времени не ощущался, только все удивлялась тому, что «рука писать устала». Постепенно осваивалась ею профессия за профессией. Так дошла очередь и до секретаря-машинистки в статуправлении Восточно-Казахстанской области.
— Это уже была «порядочная» организация, —
смеется Валентина Сергеевна, — к машинке я всей душой прикипела — «мое» это было! Да и жить стало полегче: уже платьишки стали прикупать, на танцы ходить. Там и с будущим мужем познакомилась. А потом с ним на Кубань в 1953-м приехали. Его родители жили вот на этом самом дворе, мы здесь тоже с Павлом Никитовичем домик построили. Работали, дочь растили да внука мужа от первого брака (так было чудно — он меня мамой зовет, а его — дедом!), внуки-правнуки пошли…
…Много о чем еще можно рассказывать: как в 1958-м году устроилась в Успенское СМУ-43 треста «Сахстрой» машинисткой, как была свидетельницей пуска сахарного завода и выработанного им первого успенского сахара, как уходила в январе 1982 года на пенсию, как было присвоено ей звание «Ветеран труда» и вручена медаль. О том, что в соответствующих графах бережно хранящейся трудовой книжки тесно от записей о поощрениях. О том, как любила танцевать и играть на самодельном бубне, который сотворил ей свекор. О том…
— Бывает, лежу ночью, сна нет, — завершает свой рассказ Валентина Сергеевна, — все в памяти переберешь, даже то, что забыть хочется. И думаешь: главное, чтобы войны проклятой не было! Наша Россия — как квочка, хочет отогреть весь мир. Но ей не дают. Не дают даже стать на ноги в полную силу. Глупые люди! Так и не могут понять, что она — непобедима! Вот и «клюют» — то с одной стороны, то с другой. Так ведь не получится ничего — непобедима наша страна. А вам, молодым, желаю никогда не испытывать того, что мы пережили. Добра и здоровья всем! Живите в мире!!!
С.УСОВА.
Фото Е.Мерзлякова.